Казалось бы, что тут такого? Рыцарь убивает копием дракона. Или бравый молодец, срубающий ему одну, а то и все три головы сразу, на всем скаку и спасающий принцессу от «поедания» — это добро. Но, внимательно посмотрев на этот образчик средневековой живописи, мы видим, что дама-то змия выгуливает на цепочке. Что змий у нее, словно какая-то болонка, пудель или какой-то карманный шпиц нашего времени.

И тогда, рыцарь убивающий змия — это зло. Зло, потому что не спас он даму. Не доставил ей много радости, а наоборот. Принес много горя и печали.

Ведь убил-то он, не просто дракона, а ее любимую домашнюю игрушку.

И тогда вспоминается Вадим Сергеевич Шефнер, а точнее эпиграф к его произведению «Лачуга должника»:

«По крутому горному склону на ловитву я шел и редчайший цветок ар… (лакуна) узрел, сулящий счастье и долголетие почетное нашедшему. И сорвал его. Но когда срывал, (то) камушек малый нарушил стопой своей, и покатился он (вниз) и увлек другие камни. И возник (родился) обвал, и обрушился в долину на дом ближних моих.

Ответь, путник: виновен ли невиновный? Грешен ли не замышлявший зла, но причинивший (зло)?

Ты не виноват — говорит (мне) разум. Но почему лачугой должника, пещерой изгнанника, ямой прокаженного стал для меня мир подзвездный?»

Даже, если после невинного убиения домашней скотинки потенциально любимой женщины, мужчина и женщина станут жить в месте, все равно душок «ямы прокаженного» от свершенного поступка в их жизни останется.

Как бы они не пытались простить друг друга.