Вместо предисловия

Говорят, что «когда люди умирают – они платят по счетам». По чьим счетам заплатил почти двухлетний мальчик истории так и неизвестно, хотя предположений и бурных поводов для фантазии прессы впоследствии было высказано немало. Рассказывая о «событиях давно минувших дней», мне хотелось бы сказать, что эту историю нельзя назвать в полной мере правдивой, ровно как и нельзя назвать совсем вымышленной, но можно охарактеризовать как «десять тысяч и один день из жизни господина N», чей рассказ не только впечатлил меня и моих многочисленных родственников, друзей и знакомых, но и оставил неизгладимый след и бесценную лепту в тайной истории государства российского наших дней.

Повествуя о прошлом, оставляю на милость читателя отделять реальные факты от желания расказчика, от лица которого ведется повествование о событиях тех далеких дней, немного преукрасить события участником и творцом которых стал он и упомянутые в этой истории люди.

Итак…

Ему было чуть меньше двух лет, когда он умирал…
Умирал, как все родившиеся до него…. И как все рождающиеся после него.
Умирал лежа в пустой больничной палате, куда не пускали никого.
Ни его родителей. Ни детей, которые лежали вместе с ним на излечении в старом, давно не ремонтировавшемся корпусе городской больницы… Не заходили туда и врачи.
Врачей он не интересовал.
Они только делали скупые постные лица, становясь чем-то похожими на монахов-доминиканцев средних веков, только облаченных в свои грубо пошитые, белые балахоны образца вечно предупреждающего минздрава 1972 года и тихими голосами говорили родственникам: «Не жилец».
И только один человек, смог добиться его посещения…
Его дед… Человек, которого уже давно нет в живых… Добиться простым русским методом, известным в народе под названием: «А в харю хочешь?» — говорил он главному врачу больницы, непускающему его к умирающему внуку… И показывал свой кулак… добавляя при этом «Ясно, жидовская рожа?!..»
И жидёнку по-национальности, главному врачу провинциальной больницы по-совместительству, становилось сразу ясно, что если он не допустит этого русского мужика в «выписную на тот свет палату», и к тому же в отличии от него, главврача — коммуниста, фронтовика двух войн, имеющего боевые награды и занимающего должность начальника ревизионного управления местной железной дороги…. То тут он, главврач, одной «красной харей» не отделается…
Не будет ему счастья в виде билетов в бархатный сезон в Крым и прочие города Черноморского побережья для его семьи, семей его многочисленных родственников и многих-многих высокопоставленных людей – жителей города носившего гордую букву имени товарища «Ч». Не будет ему подношений за успешно вылеченных особ, за «липовые» справки «о состоянии нездоровья», такие же больничные и многое многое другое… А будет ему очередной партсобрание с возможным смещением с занимаемой должности… «Уф!..»
Неизвестно какие мысли роились в эти секунды в голове этого торговца «жизнью», но победила, скорее всего алчность… Потому что, потом были крепкие руки деда…
Нежные руки медсестер и тихий глубокий сон…

Темнота…
И свет…

Яркий свет пробуждения осенним солнечным утром…

И было переливание крови… Крови взятой взаймы у одного из сродников.
И была лучшая палата, делимая, с детьми отцов и матерей города и прочих высокопоставленных лиц и многое-многое другое, что спешествовало выздоровлению….

Не было только одного

Не было рядом отца…
И не потому что он не хотел быть – дед ему категорически запретил просто сказав «Убью, если появишься рядом!..» И сдержал бы свое слово, если бы тот появился…И не потому что родной отец не хотел ее дать… Он не мог…
Он подхватил сифилис, переспав с журналисткой из б…ратской польской республики.
И поэтому не мог….
Но об этом всем, тот умирающий мальчик еще не знал. Он узнал только четверть века спустя, сильно и рано повзрослев, и … А пока, лежа, ослабевший от клинической смерти и изнурительной болезни почти двухлетний мальчик надеялся на то, что его отец сможет придти к нему и спасти от всех бед и злых врагов-микробов, армии которых наслала на него злая колдунья… Думал он так и надеялся, потому что очень любил сказки и самое главное – в них верил..
Но, вместо отца пришел дед…

Шел 1972 год

Он родился во второй раз…
Родился в той же больнице, и кажется в том же корпусе, и на той же границе разделявшей Европу и Азию…

Только этажи в этот раз были разные…
И врачи…
И люди…
И отношения к нему…
И его отношение к ним…

Но все это пришло позже.
Вместе с горечью, осадком и пониманием…

А пока?

Пока все же шло его детство. Каким бы оно у него не было…

Каким оно было раннее, после больницы, история умалчивает, и свидетели по причине своего возраста явно отсутствуют. Так как, на наших, почти равнинных и свосем не горских просторах долгожителей особо не водилось… Плюс последствия бывшей войны… Плюс программы партии и правительства с ее многочисленными «Давай! Давай!..» Да и еще много чего…
Но, всеже одно, необкновенно теплое и ласковое воспоминание иногда нет-нет, да и всплывает в его памяти.

Новый год. Зима.
Начало 1973-го

Полумрак. Высокие своды с картинами кого-то, чьих лиц в сумраке невидно…
Сладкий, терпкий, приятный, и в тоже самое время ненавязчивый запах чего-то, вкусного и похожего на мед.
Много свечей.
Бочка с водой и чьи-то еще необыкновенно крепкие, но в то же время ласковые руки.
Руки, которые держали его, тогда, погружая в теплую воду.
И голоса людей, звучащие, вроде бы фоном, убаюкивающе, успокаивающе, тем не менее, говорившие, что-то об этом таинственном купании в бочке в суровую сибирскую зимнюю ночь в канун Рождества.
В старой деревенской церкви, где иногда служил старый друг деда – священник-однополчанин и куда дед — коммунист до последней капельки своей души привез едва окрепшего от долгой болезни внука, чтобы дать ему новую жизнь.

Крещение

Много прошло лет как он смог узнать об этом. Как и смог понять и вспомнить, что в ТУ НОЧЬ, в старой деревенской церкви, присутствовал и третий. Третий, кто и вел службу… Кого слушали дед и его друг — старенький протоиерей…
Третьий, кто держал его на руках погружая в воду…
Третьим был Бог. И он подарил ему третье, по счету, рождение…

Таким, в ту далекую новгоднюю ночь начинающегся семьдесят третьего года было у него начало детства.

Много позже он понял, что дед не простил своему сыну это досадное совпадение… И не потому что, он заболел дурной болезнью… А потому что он подхватил ее в то время, когда ее не надо было хватать…
И тогда же он понял, что дед, фактически был ему вместо отца.

Такое было начало у третей зимы в его жизни…

И эта зима, как и последующие за ней времена года – весна, лето и осень, и опять зима, но уже будущего семьдесят четвертого года почти не оставили никаких воспоминаний в его памяти.
Никаких, кроме бесконечной череды снов, сменяющих друг друга.

Но, осознал и помнил себя он только с 4 лет…